Государь ответил, что «время для уступок еще не пришло» и что «вопросы о внутренних реформах должны быть отложены до заключения мира».

В начале июля того же года, получив известие о предполагаемом назначении Штюрмера министром иностранных дел вместо столь симпатичного Антанте Сазонова, Бьюкенен послал государю, находившемуся в ставке, через английского военного представителя генерала Вильямса, шифрованную телеграмму, в которой возражал против такой перемены¹⁴.

Вильямс телеграфировал, что он «надеется на успех», но приезд в ставку императрицы разрушил эти надежды В конце октября в полуторачасовой беседе с государем¹⁵ Бьюкенен настойчиво указывал «на рост германского влияния и на антибри-танскую кампанию, а также на серьезность внутреннего положения».

Он говорит: «Я не мог также скрыть от его величества того факта, что согласно донесениям, полученным мною от наших консулов, крестьянство, всегда считавшее императора непогрешимым, начало терять веру в него и что самодержавие теряет почву, вследствие непредусмотрительности его министров».

Государь имел «несколько смущенный вид», но «обошел молчанием указания на неспособность администрации».

Наконец, в последних числах декабря 1916 года, когда мирные течения при дворе особенно усилились, Бьюкенен еще раз просил аудиенции у государя.

В ожидании ответа на свою просьбу он «пригласил к себе председателя Думы с целью узнать, какие уступки могли бы действительно удовлетворить эту палату»¹⁶.

Родзянко заверил, что все, чего требует Дума, заключается по-прежнему в ответственном министерстве.

Аудиенция состоялась в Царском Селе 30 декабря (12 января 1917 года) и была уже последней. На этот раз, против обыкновения, император принял английского посла, стоя посреди комнаты. Бьюкенен говорит в своих мемуарах: «Я тотчас понял, что он угадал цель моей аудиенции и что он нарочно придал ей строго официальный характер, как бы намекая мне, что я не могу касаться вопросов, не входящих в компетенцию посла».

Однако, несмотря на это, Бьюкенен прибег к прямому запугиванию государя, что видно из телеграммы представителя Японии Марума, посланной в Токио и, по установившемуся обычаю, подвергшейся перед отправлением